TARDO QUATTROCENTO

похоже очень было
еще мэтр мне сказал: видно, что Вы очень любите слова. я порадовался, что меня понимают, но мэтр уточнил, что это упрек, а не простая констатация
мне было очень жаль мэтра
это было падение последнее падение последнего идола с последнего пъедестала
с тех пор я любил и чтил только тех поэтов, которые ничего не могли мне сказать: либо потому что не знали меня лично, либо потому что уже давно умерли:)

Ирония - ханжеская. Высокое, бесплотное... Как - то прочитала в воспоминаниях Цветаевой "Умею обед готовить - плохой". А зачем плохой - то, если уже тратишь время, готовишь? Сварить хороший - упасть на грешную землю?

Когдатошний (в юности) друг-поэт потащил меня знакомиться с Новеллой Матвеевой, с которой к тому времени вовсю контачил и песенки мои намурлыкивал. Меня там, понятно, хвалили, но мне было ужасно неловко и зажато: и вообще боялась в ту пору взрослых людей в чинах, тем паче мэтров, - и стихов ее к тому же не любила никогда. Надо было в ответ хоть какое-то восхищеньишко изобразить, из вежливости, - и так это тяжело далось...

Нет, не было.

разбудили посреди ночи Некрасов с Григоровичем.

Не то чтоб уж очень юным, лет тридцати с чем-то, пришел я к поэту и переводчику Ревичу, которому тогда было около шестидесяти. Он меня тут же усадил в какое-то страшное кресло с львиноголовыми подлокотниками и потребовал:
- Читайте!
- Что Вы, - слабо запротестовал я, - да я в таких креслах отроду не сиживал... и никогда не читал, сидя...
- Привыкайте! - царственно ответил мэтр и вдруг стал снимать штаны, приговаривая:
- Не обращайте на меня внимания, мне надо переодеться, я скоро ухожу!..

Не пробовали читать стихи, сидя в ампирном кресле и стараясь не обращать внимания, как мэтр переодевается?
И не пробуйте!
Почитал я одно, другое... вдруг Ревич, уже залезший одной ногой в штанину джинсов, завопил:
- Это замечательно! Вам когда-нибудь говорили, что это замечательно?!
При этом он прыгал на одной ноге, не попадая во вторую штанину!
- Н-нет... - растерянно ответил я.
- Так вот я вам говорю, что это замечательно!!.
...............................
Впоследствии Ревич помог мне в практических делах, за что я ему всегда буду благодарен, но это уже другая история.

Когда мне было года три, папа работал падишахом Некрасовского райoна Ярославской области. Жили мы в поселке Красный Профинтерн, который, впрочем, моя няня Ольга Николаевна Баскакова, блаженной памяти, называла по старинке Понизовкино. Там находился крахмало-паточный завод, на котором работало все население Некрасовского райoна, кроме школьных учителей, милиционеров, библиотекарши и сотрудников музея Некрасова. Завод принадлежал некогда купцу Понизовкину, но с тех пор немало воды утекло в реке Волге и вместо купца, в директорском кресле сидел папа, а мы жили в усадьбе купца. Папа был, судя по всему, хорошим директором: как-то раз я с ним приехал туда уже из Питера и местные мужики встречали его как благодарные крестьяне встречают любимого помещика, говорили, что Семеныч им дома строил и детские сады. Собралась толпа у Ольги Николаевны, сразу водка появилась -- вобщем, праздник.

Но я не об этом. Году в 73, в Ярославль приезжал на гастроли знаменитый виолончелист Мстислав Ростропович со своей женой, певицей Галиной Вишневской. После концертов, его повезли по области, показывать местные достопримечательности, среди которых оказалась и усадьба купца Понизовкина, т.е., наш дом. Во время банкета, мой папа и Ростропович сразу перешли на ты: Слава, Боря, Галя, Галя. А потом поставили меня на стул и велели спеть песню, продемонстрировать мэтру мои музыкальные способности. Я пел какую-то народную песню, кажется, там были непонятные мне слова "неуклюже пешеходы по луже". И Ростропович меня похвалил! Сказал, что у меня -- музыкальные способности и что когда я вырасту, он будет учить меня музыке. Вот так я заслужил похвалу неоспоримого мэтра!

Кстати, папа продолжал свое знакомство с Ростроповичем вплоть до отъезда последнего за границу, мама с папой ходили к ним в гости и на концерты по личным контрамаркам. О последней их встрече он рассказывает так: папа шел по улице Горького в Москве и вдруг из машины высунулся Ростропович. Слава! Боря! Ну как! Давно не виделись! А ты куда едешь? Я вот на дачу собираюсь, поехали вместе! Папа сел в машину, но сразу спросил: а что, у тебя там Солженицын на даче? Ну, да, ответил Ростропович. Я тебя с ним познакомлю. Но папа сказал: нет, я же член партии, а у тебя там слежка, наверняка. Не стоит мне ехать к тебе, пожалуй. Ну, пожалуй, согласился Ростропович. Больше они не виделись.

Поэт прежде всего должен говорить, если поэт молчит его не слышат, а рукописями его после смерти растапливают печи в отрубленных от центр. отопления домах (носят жёсткий диск с его сочинениями в целях самообороны). Вот в Украине Андрухович каждые две недели высказывается по поводу и без, это нормально, но перефразируя, «Андрухович – он такой один». Поэтому высказываться должон именно поэт, то есть тот, кому есть чего сказать. И как показывает история Нобелевской премии, а также русская аналитика этого вопроса, шансов получить по Нобелю больше у тех, кто не стесняется высказываться. Но поэты-глашатаи, похоже, вышли из моды. Или нет?

Речь пойдёт о художественном мэтре. Это было в Одессе, в середине 80. Мэтром был ныне покойный профессор живописи Злочевский. Личность вполне одиозная в своём роде, как потом выяснилось. В Одессу я тогда только приехала и ничего о нём не знала. Меня привела к нему мама показать мои ученические работы. Профессор внимательно их рассмотрел, а затем сказал.(Напомню: он не был поэтом.) Но он сказал:" Дэточка. Ты делаешь под хвранцузов." И далее: "Ото, дэточка, не делай под хвранцузов. А дэлай, дэточка, под себя!" Я задумалась...

Потом от друзей-художников, которые у него учились я узнала много историй, которые сделались притчами и ходили по Одессе. Но тогда моя первая встреча с мастером оставила глубокое впечатление. Я не была его студенткой. Но он сумел в одной фразе выразить квинтэссенцию творческого процесса.

Я хочу добавить, что рада знакомству с Карло Кривелли.